Журнал "Жасstar"

Качество жизни и стратегии благополучия молодых казахстанцев

Человечество шагнуло в ХХI в. в условиях множественности мировоззренческих начал. Глобализация сильно изменила статус и место модернизационных процессов, а также показала, что время классической модернизационной теории ушло в далекое прошлое. Сложившиеся традиции перестали соответствовать новой ситуации. Традиционные общества базировались на зависимости социального пространства от религиозных или мифологических представлений, авторитаризме, коллективистском типе общества, ориентацией на мировоззренческое знание, а не науку и рядом других параметров. В ходе модернизации происходит переход к современному обществу, ориентированном на светском характере жизни, формировании демократии, инновационном типе развития. В Казахстане модернизация осуществляется в условиях становления новой государственности, статичных и жестко формализованных структур, кризиса системы этнокультурных взаимодействий как на индивидуальном, так и на групповом уровнях. В системе данных социальных факторов предельное стабилизирующее влияние начинает приобретать проблема качества жизни.

Выражение «качество жизни» возникло не в академических кругах, а в сфере политики в виде чисто пропагандистской формулы, не имеющей вначале какого-то реального содержания. По свидетельству американского социолога Сторса Маккола, оно было впервые употреблено в 1964 году президентом США Л. Джонсоном, заявившим, что цели американского общества не могут быть измерены размерами наших банковских депозитов. Они могут быть измерены «качеством жизни» людей. Вскоре «качество жизни» стало расхожим оборотом политической публицистики и перешло в программные и предвыборные документы различных политических партий. В трактовке содержания и понятия «качества жизни» рамки были почти безграничны, в них включались множество вещей, начиная со смысла и цели истории, вопроса о человеческом счастье, заканчивая проблемой утилизации отходов. Что такое «качество жизни»? Мы не находим однозначного истолкования данного понятия. Это признают и те, кто им пользуется. Так, например, западногерманский специалист Э. Эпплер замечает, что, рассуждая о «качестве жизни», люди точно не знают, в чем оно заключается. Говорят о «качестве жизни», потому что зашли в тупик с количеством. Следовательно, люди исходят не из знаний, а из сомнений.

Столь же откровенно по этому поводу высказывается и С. Маккол, который утверждает, что хотя цели исследования «качества жизни» ясны, непонятно, что же именно исследуется. Для уяснения того, что же значит «качество жизни», необходимо прежде всего определить эту дефиницию.

Существует чисто субъективистский подход к «качеству жизни» (понимание степени удовлетворенности своей жизнью), который сводится к состоянию сознания субъекта. В этом случае «качество жизни» остается на уровне обыденного сознания и идентифицируется с представлением о «хорошей жизни». Субъективный подход к определению «качества жизни» представляют американские социологи: К. Терюн, утверждающий, что «качество жизни» отражает человеческий опыт, а критерий качества жизни – это измерения сфер жизни, в которых люди испытывают различные уровни удовлетворения или неудовлетворения, А. Мишель, Т. Лаготетти, Р. Кантор, которые понимают его как общее осознанное удовлетворение потребностей человека в течение какого-то периода времени. Н. Далки и Д. Рурк считают, что «качество жизни» – это ощущение личностью своего благосостояния, ее удовлетворенность или неудовлетворенность жизнью, ее счастье или несчастье.

Существуют попытки анализа объективных социально-экономических, политических, культурных, экологических и многих других условий существования человека, многочисленные комбинации объективных и субъективных характеристик его условий жизни и их оценка. Проблема «качества жизни» включает в себя вопрос о социальных параметрах, с помощью которых социологи пытаются измерять этот столь сложный социальный феномен. Часть социологов считает, что «качество жизни» – это такое явление, которое нельзя свести к чему-то однородному и измерить при помощи единого индикатора. Другие же уверены, что этот путь исследования является не только возможным, но и необходимым. При этом выдвигаются самые различные предположения относительно измерения «качества жизни», начиная от обзорных методов, выявляющих степень их удовлетворенности своим положением, до сложных схем и моделей, базирующихся на учете ряда специфических факторов, совокупность которых будто бы характеризует «качество жизни».

С 1975 года выходит специальный международный журнал «Исследование социальных индикаторов». Выступая на страницах этого журнала со статьей «Что такое индикатор качества жизни?», известный канадский философ Марио Бунге отмечает неопределенность как понятия «качества жизни», так и понятия «социальный индикатор». Неопределенность в понимании природы социального индикатора, по мнению М. Бунге, проистекает из недостаточной теоретической и методологической разработки данной проблемы. Большинство социальных индикаторов, продолжает он, покоится на интуитивной основе без какого-либо теоретического обсуждения. При характеристике «качества жизни» в литературе используется их неограниченный арсенал. Это понятие он сводит к благосостоянию, а индикатор «качества жизни» выступает тем показателем, который позволяет определить его степень.

Благосостояние или «качество жизни», по М. Бунге, имеет ряд компонентов – физический, биологический, социальный, экономический, культурный. Благосостояние определяется богатством как естественной, так и социальной среды. Индикатор «качества жизни» является тем показателем, который позволяет определить степень благосостояния. Индикаторы, как известно, широко и эффективно применяются в технических и химических науках, однако этого нельзя сказать об индикаторах «качества жизни». Многие западные социологи прямо отождествляют или тесно связывают «качество жизни» с понятиями «счастье» и «удовлетворенность жизнью».

Американские социологи А. Кэмпбэлл, Ф. Конверс и У. Роджерс проводили эмпирические исследования, в которых измерение «качества жизни» основывалось на мнении опрашиваемых по поводу удовлетворенности их своей жизнью. По признанию социологов, подавляющее большинство социальных показателей, приводимых в печати, состоит из информации об определенных группах и подгруппах населения, а не о том, как люди чувствуют себя в этих группах, как они оценивают обстоятельства, при которых они живут. Причиной такого акцента является то, что «объективные» показатели более доступны, чем «субъективные».

Ранее упомянутый С. Маккол также пытается связать понятие «качество жизни» с понятиями «счастье» и «удовлетворение потребностей». Он утверждает, что, в отличие от удовольствия, счастье не носит эпизодического характера. Чувства удовольствия и боли эпизодичны. Они могут быть и в счастливой, и в несчастной жизни. С. Маккол считает ошибочной попытку определить «качество жизни» как состояние общего или среднего счастья людей в каком-либо географическом пространстве или в каком-то обществе. Он полагает, что субъективные показатели должны лишь указывать, какие условия труда важны в определении «качества жизни». Они лишь составляют элемент качества жизни, а удовлетворение работой указывает на это качество. По мнению Маккола, счастье опирается на иерархию потребностей, и высшие потребности не могут быть удовлетворены, пока не удовлетворятся базисные.

Итальянский социолог П. Уголини пишет, что термин «качество жизни» достаточно неясен и является предметом самых разнообразных интерпретаций. Английский социолог, лауреат Нобелевской премии Д. Гейбор также склоняется к тому, что экономика должна способствовать улучшению «качества жизни», но никто не знает точно, что это означает. В том же духе высказывается Р. Мюллер, утверждающий, что дефиниция качества жизни очень сложна.

Американский социолог О. Тоффлер подчеркивает, что в области экономики существует комплекс «экономических индикаторов», а в области социальных отношений нет никаких «социальных индикаторов», нет никаких единиц измерения для «качества жизни». Согласно Э. Мишану, в социальном аспекте «качество жизни» не может измеряться обеспеченностью, потому что во все века есть богатство и бедность, счастье и несчастье, пропорции, которые могут варьироваться и в пределах одного века, и в сравнениях веков. У. Ростоу делает акцент на политических элементах «качества жизни», предложив вести борьбу против бедности и неравенства.

С другой стороны, многие справедливо считают, что «качество жизни» определяется другими критериями, относящимися к социальной, духовной, культурной, психологической и нравственной сторонам жизни, то есть представляют себе «качество жизни» как совокупность социально-политических и духовно-нравственных потребностей людей. А. Тойнби выдвинул свою теорию: жизненный стандарт – это средство, а «качество жизни» – это цель человека. Такое же разграничение проводит и Дж. Гэлбрейт, который считает, что значимо не количество товаров, а качество жизни.

Французский социолог Р. Арон определяет «качество жизни» несколько иначе. По его мнению, в качество жизни включены предметы роскоши и нематериальные вещи, в отличие от «стандарта жизни», в который входит только предметы материального жизнеобеспечения.

В середине 70-х – начале 80-х годов проблема «качества жизни» стала предметом интенсивных научных исследований, обсуждений публикаций как в Восточной Европе, так и в Советском Союзе. Г. Е. Глезерман, А. С. Тодоров, В. И. Толстых, С. И. Попов, В. Н Федосеев, Н. Ирибаджаков придают проблеме «качество жизни» формационное, идеологическое звучание. В 1990-е годы появляются серьезные работы, выполненные на диссертационном уровне (С. А. Левина).

В то же время необходимо рассмотреть ряд однорядковых явлений: стандарт жизни играет определенную роль по отношению к качеству жизни. Без повышения жизненного уровня, без обеспечения предметами потребления, необходимыми для жизни людей и общества, без успехов в научно-техническом прогрессе, без повышения уровня потребления, нельзя говорить и о более высоком качестве жизни. Но, сколько бы ни повышался жизненный стандарт, как существенная сторона образа жизни, он не может воздействовать на последний до такой степени, чтобы изменить его в корне или заменить его новым. В рамках определенного политического строя, какие бы изменения ни происходили в области жизненного стандарта, образ жизни остается неизменным по своей социальной сущности.

Количественная сторона образа жизни, эксплицированная в понятие «уровень жизни», то есть в степень удовлетворения материальных потребностей людей, является необходимой объективной основой развития качественной стороны образа жизни общества и его отдельных социальных групп. Следует отметить, что в советский период социологи (Э. П. Андреев,

Е. А.Ануфриев, В. А. Артемов, Л. А. Арутюнян,

И. В. Бестужев-Лада, Н. М. Блинов, В. И. Болтов,

В. Г. Виноградский, Г. П. Гвоздева, А. Г. Здравомыслов, И. Т. Левыкин, Э. Е. Писаренко, Э. В. Струков, С. Г. Струмилин, В. И. Толстых, Г. К. Черкасов,

В. А. Шабалин, В. А. Ядов) исследовали образ жизни сквозь призму преимущественно идеологических ценностей. Однако и в их трудах содержатся важные для нас аспекты, касающиеся детерминации жизнедеятельности людей, характеристики ее основных параметров как целостного социального явления, разработки социальных показателей образа жизни, а также соотношения образа и качества жизни. Понятие «качество жизни» в литературе не имело самостоятельного статуса, а рассматривалось в соподчинении с категорией «образ жизни» как характеристика качественной стороны образа жизни.

Понятие «образ жизни» традиционно связывается с советской социологией, где оно имело ярко выраженный идеологический характер. Привычными были такие словосочетания, как: «правильный, советский» и «чуждый, враждебный, буржуазный» образ жизни. В их основе лежала интерпретация положений К.Маркса о том, что помимо отношения к средствам производства и наличия (отсутствия) собственности, классы отличаются друг от друга и соответствующим образом жизни. Точные дефиниции этого понятия отсутствовали, оно применялось как к обществу в целом, отдельной личности, так и к некоему идеальному типу, например – «образ жизни советского человека».

Западные социологи отдавали предпочтение понятию «стиль жизни» в поисках дополнительных расшифровок сложных социальных и культурных выборов, характерных для индивидов в современных трансформационных обществах. Помимо интерпретаций М. Вебера и П. Бурдье, где понятие стиля жизни помогало расширить рамки классового подхода в объяснении характера распределения властных отношений, вводя в контекст социальной стратификации понятия доступности образовательных и культурных ресурсов, а также культурного капитала, развивались и другие идеи. Примером аналитического определения стиля жизни через выявления его структурных компонентов могут служить идеи Ханса-Пауля Мюллера. Ученый считает, что стиль жизни характеризуется рядом формальных признаков:

• целостностью, т.е. жизненный стиль личности или группы определяет с большей или меньшей полнотой все их жизненные проявления. Он дает целостный образ (гештальт) личности или группы, который может быть схвачен не только из целой жизни, но даже из мелких ее деталей;

• добровольностью, т.е. человек не выбирает класс, слой, социальную группу, к которой принадлежит по рождению, воспитанию, образованию, размеру дохода. В случае же жизненного или культурного стиля всегда налицо выбор, что отличает его от традиции или канона. Практикующий какой-то стиль индивид свободен в принятии или отвержении того или иного культурного выбора;

• характерностью – это момент своеобразия, который дает жизненному стилю свой легко идентифицируемый и безошибочно узнаваемый облик;

• распределением шансов стилизации, т.е. масштаб возможностей стилизации, имеющихся в конкретном обществе, зависит от многих факторов. В первую очередь от его ценностей и нормативной системы, а также от уровня жизни и материального благосостояния граждан». (Мюллер,1992: 374-375).

Другими словами, стиль жизни является внешним выражением, практическим воплощением основных ценностей личности, тактическим проявлением его стратегических представлений.

Стиль жизни напрямую связан с культурными доминантами молодежного возраста, значимостью потребительских практик для формирования основных измерений личности (Miles, S.,2000). Известно, что потребительские практики играют одну из ведущих ролей во всех видах молодежных активностей, прежде всего – досуговых. Хорошо известны целые серии моральных паник, возникавших и продолжающих возникать в общественном сознании. Мишенью этих паник, как правило, являются не только различные формы «чрезмерного», «болезненного» молодежного потребления, но и в целом «потребительство» как доминанта ценностного мира молодого поколения (М. Абрамс, 1959). В фокусе этого дискурса жизненные стили могут быть сведены к характеру и структуре потребления, специфике поведения на различных потребительских рынках. Основаниями для выделения тех или иных стилевых групп в рамках потребительских подходов становятся комплексные характеристики, ключевыми среди которых становятся так называемые «психографические» показатели целевых групп, получаемые в результате многоступенчатых маркетинговых исследований.

Одной из знаменитых классификаций в этой области признается «VALS» («Ценности и стиль жизни»), начало которой положил Арнольд Митчел из “SRI International» (Hansler, Daniel F., 1985: 104-5). В этой классификации объединены четыре основные класса стиля жизни, каждый из которых включает ряд подгрупп, а именно:

1) движимые потребностью (стремящиеся выжить и сохранить свой статус);

2) традиционалисты (устойчивые члены своего круга, подражатели и достигшие положения)

3) новаторы (эгоцентристы, жизнелюбы и сознающие себя членами сообщества);

4) интегрированные.

При всей спорности подобных классификаций они представляют достаточный интерес, поскольку в них увязаны воедино жизненный уровень, образование, стратегии благополучия и карьеры, характер включения в социум и психологические особенности индивидов различных стилевых групп.

Опираясь на предложенные подходы, по результатам наших эмпирических исследований были получены четыре социотипа молодежи, различающихся между собой по: ценностным ориентациям, социальным ценностям, восприятию стандартов жизни, степенью активности / пассивности жизненных установок. Социальные типы молодежи, условно обозначенные «отстающие», «догоняющие», «идущие» и «бегущие», расположены на оси координат: активность – пассивность, потребление – достижение.

При операционализации мы исходили из следующих условий формирования жизненных стратегий:

1) образование как фактор социальной мобильности, шанс на получение определенных привилегий на рынке труда. Получение диплома о высшем образовании становится ценностью само по себе, подчас не соотносясь с его качеством. Наличие вокруг этого символа различных теневых практик только подтверждает высокий престиж формального образования;

2) возможность и готовность индивида реализовать имеющийся потенциал и преодолеть барьеры: социальной позиции (статуса), уровня и качества формального образования (среднее и высшее), гендерных особенностей;

3) характерные черты и стереотипы социального поведения, присущие той или иной группе. Так, социальные инновации практикует «продвинутая» (назовем ее «бегущая») молодежь. Это те молодые, которые наиболее адекватно включены в новые экономические, социальные и культурные условия современного Казахстана, в их практиках ярче всего проявляются инновационные стилевые качества, их жизненные стратегии можно рассматривать в качестве некоей идеальной, «позитивной» модели норм и ценностей будущего. Вместе с «идущими», как правило, практикующими традиционные стили жизни, они формируют «полюса» своеобразного ценностного континуума, внутри которого размещаются самые разнообразные типы молодежных стилей жизни. Для меньшей абстрактности описания выделю еще и некий «средний» стиль, в котором в разных долях представлены черты как инновационных, так и традиционных стилей жизни («догоняющие»), а также стилевую группу, для которой характерны практики «вынужденного» стиля жизни в силу крайней ограниченности доступа к значимым ресурсам (материальная и социокультурная депривация), назовём их «отстающие».

Итак, мы условно исходим из того, что «отстающие», «идущие», «догоняющие» и «бегущие» - это четыре социотипа, для кого-то вынужденной, для кого-то сознательно практикуемой стратегии реализации формального статуса «молодой человек». При этом можно говорить о количественной представленности каждой группы, несмотря на то, что границы между ними весьма подвижны. Измерение стилевых особенностей казахстанской молодежи в фокусе их формального статуса является первым приближением к конструированию более дифференцированных стилей. Так, например, настоящая таблица показывает, что исключительно среднее или высшее образование, высокий или низкий заработок, бюджетные или небюджетные места работы, характерны только для крайних групп, тогда как две средние оказываются по всем этим позициям смешанными.

Проводя социокультурный анализ складывающихся стратегий реализации потенциальных ресурсов молодежи, нетрудно было заметить, что группы «бегущих» и «догоняющих» отличаются от «отстающих» и «идущих» ярко выраженными стилевыми особенностями, которые отражают глубокие отличия индивидуальных ценностей, характеризующих в конечном итоге модель социализации как объекта или субъекта социальной действительности. Кроме того, сами эти группы внутри себя оказались также неоднородны. Более точные стилевые образы, на наш взгляд, можно найти, двигаясь вдоль первоначально заложенных нами двух векторов: склонность к мобильности/ стабильности и наличие/отсутствие высоких жизненных амбиций.

Журнал "Жасstar", №3(29) 2011 г.

[ Вернуться к содержанию ]