Журнал "Жасstar"

Семейный альбом

Зингерская история

Звонок был долгим и пронзительным, между зуммерами — короткие промежутки: междугородний. Так и есть — звонил одноклассник из Германии, живущий в городе Хайльброн. Голос узнала сразу, хоть и не слышала почти 12 лет.
—  Семен, ты где пропал?
—  Живу, как говорят по-русски, за кордоном. Собираюсь приехать на побывку месяца на три, больше нельзя. Примешь на постой?
 — Приезжай!
Телефонное сообщение выбило из привычной колеи, воспоминания не давали уснуть, все-таки детство — из той категории общения, которая остается на всю жизнь, даже если прошло столько лет, что и подумать страшно.
В нашем 1 «в» классе Зерендинской средней школы в сентябре 1956 года при составлении списков будущих своих питомцев Варвара Николаевна Васильева, молодая учительница, обратила внимание на национальный состав: из 36 учеников 16 было русских, 17 немцев, два грека и один казах. Рассаживались по принципу: мальчик-девочка, и никак иначе. Узкоглазого крепыша Серика посадили на первую парту, потому что он щурился и, наверное, плохо видел. Меня, темноглазую казачку (в станице жили потомки донских переселенцев, оплот царя и отечества) посадили со светлоголовым мальчишкой Семкой. Глаза у него были такие голубые, что, казалось, небо в них отсвечивает, ну, не бывает таких глаз у людей. С первых дней надо было завоевывать лидерство, а как, если Семка уже умел читать и писать, а уж считал, как арифмометр на столе у Варвары Николаевны — складывал числа в уме, а не писал их, как все, столбиком, морща при этом лоб и делая умный вид, как Колька Трофимов.

Мне на повседневку мама купила темно- сатиновое платье у тети Вали в уцененном магазине, что-то кто-то перешил, сверху накинула фартучек из черного ситца. Красота! Так или примерно так ходили в школу все мои одноклассники. Но Семен отличался от всех. У него единственного из всей мальчишеской половины был настоящий бостоновый костюм. Темно-синий, подогнанный по его фигуре, с карманами на груди и по бокам, с двойной строчкой вдоль, с такой же парой брюк. Носил он свою школьную форму бережно. А я представляла: вот он приходит из школы, вешает костюм на самодельные плечики, сдувает пыль и протирает, как очки наш директор Никола Паганини. Почему такое прозвище дали Николаю Прохоровичу Спиридонову, однорукому фронтовику, которого поставила партия на ответственный участок работы, так никто объяснить и не мог.
Так вот, затаила я обиду на Семена. Учился он хорошо, дисциплину не нарушал, не помню ни одного случая, чтобы не выучил уроков. А я хоть замечаний и не имела, с ленцой все-таки дружила. Бывало, задачку не решишь, а он списать на переменке не дает — думай сама!
Не помню уж по какому поводу произошла ссора, но прижала я Семку к печке. Эту теплую белобокую красавицу-спасительницу аккуратно подбеливала каждую субботу наша техничка Моня, тоже из эвакуированных немцев. «Паганини» уважал ее за арийскую аккуратность и держал ее на работе, несмотря на ворчливый характер.

Варвара Николаевна строгим взглядом остановила нашу потасовку:
 — Люба, как не стыдно, смотри, как ты Семену костюм выпачкала (сказала бы «вымазала», злилась я все больше). А ну-ка, отряхни.
Мы подошли парочкой к рукомойнику, что стоял в углу класса, и я осуществила все, о чем мечтала все это время. Отряхивая костюм мокрой рукой, я отчаянно била моего соседа по мягкому месту, приговаривая про себя: «Вот тебе, вот тебе, не даешь мне списывать задачки».
Костюм от воды потерял лоск, Семен был страшно обижен, но я торжествовала!
Дома меня ждала выволочка, мама была рассержена так, что срывалась на крик, что было для нее совершенно не характерно: «Ты знаешь, что Семкина мама -тетя Амалия тебе и форму подогнала, и фартук сшила, и мне платье скроила, а ты ее сына отлупила. Чтобы завтра помирилась».
С той поры мы с Семкой стали неразлучными друзьями. А тетя Маля — настоящей подружкой, которая не только платья выходные мне справляла, но и научила тесто замешивать, печь “креппель”, очень вкусные пышки, а самое главное — позволяла прострачивать на своей машинке «Зингер» свои незамысловатые швейные поделки. Она и поведала мне эту историю...

Война случилась, и от этого уже никуда нельзя было уйти и спрятаться. Семья жила не то, чтобы зажиточно, но довольно прилично: в хозяйстве были корова, пара хряков, с десяток свиней, дом крепкий, с деревянным срубом. Ребятишки в молодой семье Крегеров рождались каждый год, в октябре ожидали прибавления. Глава семьи Андрей Андреевич был человеком молодым, но хозяйственным, мастеровым на всю саратовскую округу. Под стать себе и жену выбрал: Амалия была знатной швеей, получившей в приданое машинку «Зингер». Выпущенная лет двести назад, это чудо-техника переходила от матери к дочери по наследству. Поскольку девочки с детства обучались в каждой немецкой семье рукоделию, сомнений не возникало — машинка должна стать главным предметом в девичьем приданом. Большого заработка она не приносила, но обшивала всю семью, с помощью специального приспособления молодая женщина научилась делать вышивку и выбивку на украшения для кровати (шпиццель), все занавески были украшены узорчатым набивным рисунком. Красиво и нарядно было в доме.

Война перевернула все кверху дном в прямом и переносном смысле. На сборы с насиженного места дали всего сутки. Распоряжение испугало: на каждого члена семьи можно было взять 25 килограммов вещей. В этот вес входили продукты, одежда, обувь, игрушки. Амалия собиралась недолго: берем «Зингер». Соседи отговаривали: «Неизвестно, как там будет, возьми еды побольше, детей чем кормить будешь?»
 — А вот она, моя кормилица! — сказала она, как о давно решенном. Муж не перечил, хотя машинка «тянула» под сотню килограммов — чугунная, со старинным литьем, она могла сделать нелегкий путь в неизвестность полуголодным. Но натопили сала, взяли побольше простыней (они-то и спасут потом семейство), сложили шкварки, напекли хлеба — и на сборный пункт.
Грузили в вагоны для перевозки скота машинку с помощью четырех мужиков. Кто-то непонимающе посмеивался, кто-то наоборот хвалил молодую женщину за хозяйскую сметку и дальновидность.
Прибыть в полном составе семье на место не пришлось: беременную Малю ссадили на одной из станций, где она и родила сына Романа. Такого здоровяка на свет произвела, что акушерки и сестры покрякивали: «Хорош парень». Она, не понимая ни слова по-русски, чувствовала: не от зависти говорят, от злости — еще одним немчонком на свете больше стало. Через сутки следующим составом уже догоняла свое семейство.

Представители комендатуры определили их в старинное село Зеренда, что от узловой станции «Акмолинская» неизвестного Казахстана за триста километров. Привезли, когда урожай был убран, картофель засыпан в погреба. В вырытой землянке устлали пол сырой соломой и стали зимовать. Просили перекопать огороды у местных жителей, набирали по ведру-два перемерзших клубней, перемешивали с отрубями и этим питались. На новом месте столько людей умирало, что оплакивать не успевали. А когда мужчин забрали в так называемую трудармию, многие вообще отчаялись. Не избежала печальной участи и семья Крегеров: Андрея увезли, как потом оказалось, приговорив на целых десять лет. Бригадир выписал ему мешок пшеничных отходов для голодных детей, а арестовали его как бы за воровство. Через пару лет пришло извещение: умер в тюрьме.
Куда там горевать, когда вокруг такие беды… В соседней землянке умерла Эльза, подруга Мали по той, далекой родине, оставив мужа — калеку и двоих малолетних детей. Так и сошлись обожженные воинским огнем два одиночества.

К весне начали строиться. На месте землянки поставили сруб, благо село прямо в лесу находилось, баньку соорудили. К лету дом из трех комнат был готов. В горнице на почетном месте поставили Малину машинку. В землянке было темно, и шить она никак не могла, а тут, наскучавшись, добралась до дела. В ход пошли привезенные простыни. Она рвала их на размеры платочков, красиво обшивала нитками и предлагала местным девушкам, которые во время войны по красоте скучали. Те украдкой от матерей таскали из погребов картошку и производили неравный обмен. Но обе стороны были довольны. Потом и их матери потянулись к домику местной мастерицы Амалии: кому-то надо было сшить платье, кому-то вещь покрупнее, из сундуков доставались довоенные отрезы и шли в ход на одежду и постельные принадлежности. Простыни шились даже из полосатого крепа и серой шерсти. Платили продуктами — картошкой, яйцами, крупой и даже материалом. Так и выжили благодаря волшебнице — машинке.

В 1949 году родился мой ровесник, будущий друг и однокашник Семен. Десять лет мы просидели с ним за одной партой, потом два десятка лет дружили, гуляли на свадьбах друг друга, крестили детей. Каждый жил своей жизнью, но у обоих было общее детство и общая печка, когда-то сделавшая нас настоящими друзьями.
В не такие уж далекие девяностые годы прокатилась волна немецкой эмиграции из СССР. Семен женился на Валентине, уроженке деревни Мариенфельд Омской области, чистокровной арийке. Именно ее родня и стала инициатором оформления документов для выезда на ПМЖ в Германию. Семен, имевший к тому времени солидную должность и партийный стаж, хоть и сопротивлялся, вынужден был покориться решению общего семейного совета.

И вот прошло двенадцать лет.
…На перроне стояла знакомая фигура, вступившая в явный контраст с остальными — усы с бородкой, белые вельветовые штаны в весеннюю распутицу и яркий коммунистический галстук. Потом Семен рассказал, он его одевает как знак протеста той обстановке, в которой живет сегодня: был и останусь коммунистом. Смешной Семка, живешь во вчерашнем дне.
—  Знаешь, зачем я приехал? — спросил он за столом, который собран был по случаю прибытия.
И на мой немой вопрос выпалил: «За машинкой!»
Оказывается, уже будучи на пенсии по инвалидности (случился инсульт), мой друг решил вернуть «Зингер» в родственный клан, чтобы она по-прежнему шла по наследной линии — от матери к дочери.

И что же? В нашей, казалось бы, новой стране все осталось по-прежнему: чтобы вывезти за пределы старую швейную машинку, которую по счастливой случайности не сдали на пункт металлолома новые хозяева их дома, надо было пройти сто кругов чиновничьих препонов: понадобились справки, что он — сын своей матери, что машинка привезена из Саратовской области по сталинскому переселению целых народов, что она не представляет ценности для государства, что ее невозможно разобрать (привлекали специалистов швейных цехов местного быткомбината), что хозяева дома не претендуют на собственность. В общем, этих «что» было столько, что можно было уже и не считать. Считали только «евро», которые утекали из кармана Семена со скоростью ветра: 50 — за справку, 50- за удостоверение, 50- за свидетельские показания, 100- за экспертизу…

Завтра Семену в дорогу. На самолет — нельзя. Поездом — неудобно и несподручно для одного. Остался автобус, который несколько дней будет по ухабам трясти машинку тети Мали на ее историческую родину, чтобы занять почетное место в доме ее дочери Эльвиры. Шить на ней уже невозможно, а ее присутствие будет напоминать о теплых маминых руках и мытарствах, что пришлись на ее долю.

Журнал "Жасstar", № 2 (12), июнь 2007 г.

[ Вернуться к содержанию ]